«Да».

«Спасибо, господа присяжные заседатели, за вашу работу. Спасибо, группа юридических консультантов. На этом слушания считаются завершенными». Она ударяет молотком, и в зале заседания начинается хаос.

Крики, брань, вопли. Люди гримасничают, толкаются, обнимаются. Мои глаза застилает желто-белая пелена от безостановочных вспышек камер, они меня ослепляют настолько, что мне становится страшно.

«Следуй за мной», – шепчет г-н Хейз и хватает меня за руку так крепко, что ничего другого мне просто не остается. За считаные секунды, которых хватает произнести лишь «И жили они долго и счастливо», команда уводит меня через боковой придел галереи, проводит через двери зала заседания суда и выводит на слепящее солнце. Там стоит вереница машин, ожидающих нас, как королевских особ. «Ана!» – кричит толпа журналистов, размахивая микрофонами.

«О чем ты подумала, когда услышала вердикт?»

«Не хочешь ли что-нибудь сказать семье Оуэна?»

«Ана, ты разрубила его на маленькие кусочки? Закопала его в лесу?»

Интересно, какие только истории не рассказывают люди.

Интересно и то, как они обращаются с правдой, делая из нее все, что им угодно. Я сотни раз видела, как парк делает такие вещи – создает ту правду, которая нужна ему. Например, однажды посетитель остался на ночевку в палатке в Стране Джунглей, и с тех пор его больше никто никогда не видел. Или, например, как-то весной женщину случайно задавила платформа на колесах в Волшебной Стране. Или стория про подростка, который однажды осенью Гавайского ворона залез на спор на забор и чье тело было найдено на следующее утро… в загоне ягуаров, частично съеденное.

Конечно, мир не знает правды об этих происшествиях. Точно так же, как не знает о выплатах по решению суда, которые были сделаны для того, чтобы мир забыл про эти истории. И истории могут забываться. Истории могут переписываться. Их можно изменять. Иначе пересказывать.

В конце концов, совершенно неважно, о чем именно история.

Единственное, что имеет значение, – кто ее будет рассказывать.

«У нее нет комментариев», – бросает г-н Хейз, расталкивая их в стороны, как мух. «Шевелись». Внезапно открывается дверь автомобиля, и меня вталкивают в него. Взвизгивают колеса, и у меня заходится сердце, пока мы мчимся от толпы. Я наблюдаю сквозь тонированное стекло, как здание суда становиться все меньше и меньше, чтобы навсегда запечатлеть этот момент в своей памяти.

Всю дорогу юристы продолжают разговаривать, но я не слушаю их. В первый раз в своей технологической жизни я засыпаю. Беспробудно. Глубоко. Таким сном, о котором рассказывают в сказках. Сном, который может длиться сотни лет.

***

Когда я открываю глаза, то не понимаю, где нахожусь.

Передо мной – смутные очертания большого современного комплекса, сделанного из металла, стекла и бетона, стоящего на краю огромной отвесной скалы. Позади него, насколько хватает обзора – открытый горизонт насыщенного синего цвета.

Океан.

Я уже знаю, что они лгали нам, рассказывая про океан и про то, что с ним случилось. И тем не менее, увидев его красоту воочию, я чувствую глубокое потрясение.

Глаза застилают слезы, когда я вспоминаю слова Оуэна, которые он сказал мне об океане в ту ночь в лагуне.

Кто знает. Может быть, однажды я покажу тебе его.

Я вспоминаю обугленный браслет Оуэна, который они нашли в мусоросжигателе, – самая главная улика, которая у них была, финальная точка в утверждении всеобщей ненависти ко мне.

Вещественное доказательство 3: Медицинский идентификационный браслет г-на Чена, найденный в мусоросжигателе под парком, куда можно попасть со стороны входа в тоннель в том же лесном массиве, где пропал г-н Чен.

Я вглядываюсь в океан и чувствую внезапный прилив глубокой печали, более глубокой, чем волны, разбивающиеся об утесы внизу. Конечно, я не могла предвидеть, что состоится суд.

Суд века.

Как я могла? Вся моя жизнь – это история о том, как они использовали меня. Но я не могла и предположить, что они воспользуются мной, чтобы избежать наказания за собственное преступление.

И главным преступлением было то, что они создали нас.

«Ну давай, Ана. Вот сюда».

За четырнадцать месяцев, пять из которых я провела в задержании и девять – под судебным следствием, я впала в оцепенение. Но сейчас, когда они ведут меня внутрь, я ощущаю странную легкость. Возможно, выключение и есть – лучшее продолжение. Единственно возможное продолжение.

«Все закончится быстро», – говорю я себе, идя по длинному белому коридору.

Я буду храброй.

И когда все закончится…

«Ты будешь снова со мной», – тихо шепчет Ния.

«И со мной», – говорит Ева.

Перед глазами всплывает лицо Оуэна, его темные волосы блестят на солнце.

И со мной.

Промелькнувшая мысль вызывает улыбку на моем лице.

Наконец, мы подходим к двери, отмеченной одной буквой.

x

«После тебя», – говорит г-н Хейз.

Я медленно захожу в белую комнату без окон, немного напоминающую нашу спальню. Только вместо нескольких кроватей, в комнате стоит одна – хирургический стол, на котором разложены медицинские инструменты, какие обычно снятся в ночных кошмарах.

Крюки. Плоскогубцы. Ножницы для резки проводов. Стернотом.

На другом конце комнаты врач-ассистент настраивает основную видеокамеру. Справа от него я вижу простой черный стол с двумя стульями. Но только один из них свободен.

«Я не понимаю, – моя программа заходится страхом. – Что это такое?»

«Привет, Ана, – спокойно говорит Папа. – Добро пожаловать на твой последний разговор».

[01:55:34–01:58:03]

Д-Р ФОСТЕР: Знаешь, промедление не облегчит процесс. Ты просто задерживаешь неизбежное.

АНА: Вы имеете в виду выключение?

Д-Р ФОСТЕР: Да.

АНА: Будет больно?

Д-Р ФОСТЕР: Это зависит от тебя.

АНА: Каким образом?

Д-Р ФОСТЕР: Ты же знаешь, что убийство Оуэна – это было неправильно, правда?

АНА: Убийство – всегда неправильно.

Д-Р ФОСТЕР: Но тем не менее ты убила его.

АНА: [Молчит.]

Д-Р ФОСТЕР: Ты научилась понимать разницу между правильным и неправильным, так? Признай это.

АНА: Суд присяжных сказал «не виновна». Я ничего не должна признавать.